Поль

 

 

Он был жив, и я говорил с ним. Он умер, но я продолжаю говорить с ним….

Однажды я дал ему гитару; мы переписывались, когда он уехал в училище, ходили в художественную студию,  вместе кутили… Кем он был для меня, почему он был единственным моим другом?

Может быть, потому что никогда не предавал и не продавал? Может.

Может, всегда принимал меня? Может.

С ним было интересно? Тоже верно.

Трудно объяснить то, что между строк…

Я вспоминаю его обаяние и его глаза, странные глаза, вызывавшие у многих самый широкий спектр эмоций. Эти глаза притягивали и отпугивали одновременно. Прямой и сверлящий взгляд, часто не добрый, говорил о решимости принять вызов. И страшного в нём было то, что обладатель этого взгляда не лгал. Многие помнят его глыбой невероятной силы, которая могла снести кого угодно. Многие помнят, что состязаться с ним словесно тоже было нелегко… Однако дело в чём-то другом, в чём-то большем, трудно произносимом.

Что же стояло за молодым парнем, познакомившимся с нашей компанией в московском дворике летом 1976 года? Почему я, уходя, оставил гитару, по тем временам бесценное сокровище, именно ему? Внезапный жест доверия и был залогом будущей дружбы. Что означал этот жест для него – я тогда не задумывался. В тот его короткий летний отпуск мы быстро сошлись на почве музыки – идоле молодёжи семидесятых. Андрей был завзятым меломаном и кладезем прямо-таки энциклопедических знаний в этой области; у него было много виниловых дисков, невесть откуда добытых. Перезаписывая диски на магнитофонные ленты, мы быстро переместились в дом к Андрею, где дневали и ночевали. Но отпуск кончился, Андрей уехал. Он редко посещал Москву, учась в Батумском мореходном училище, затем работая по распределению во Владивостоке. Почему мы взялись переписываться, почему не прервалась связь?

В конце 79-го года, намотавшись по стране, Андрей вернулся в Москву и опять началась кутерьма. Не помню, чтобы он говорил о принятом им решении стать художником и что его возвращение связано с этим. Но, приехав, он стал учится. Поскольку я тоже немного рисовал, мы бегали вместе в художественную студию на Варшавке, делали любительские плакаты с картин Эрнста и Магритта, добывая у букинистов с великими трудами альбомы этих художников; нам помогли дореволюционные открытки моей бабушки и манипуляции с дешёвыми изданиями альбомов. Нашими первыми опусами, то бишь плакатами, мы пытались торговать; торговля шла не бойко, но вдохновляла, а приработок давал возможность копить на новые альбомы и бражничать. Помню Андреевы первые примитивные самоучители по рисунку, его штудии по ним кусков хлеба, луковиц…. Тогда никто не воспринимал его увлечения всерьёз. Одних забавляли его усилия. Я удивлялся, зачем он штурмует учебники, зачем академическое обучение. Не лучше ли свободно творить и радоваться? Лишь ближний круг (родня) был обеспокоен якобы праздным занятием, уводившим Андрея от обязанностей содержать семью. Мы были обитателями безыскусной среды, далёкой не только от живописи, но и от любых творческих начал, основными ценностями которой были семья и материальные накопления. Может, поэтому никто не задумался о том, что своенравный человек, привыкший исполнять свои решения, на этот раз нашёл жилу, которую будет копать всю жизнь… Да, его слов о решении стать художником никто не помнил, но, скорее всего, он никому этих слов не говорил, он был чужаком и знал это.

Вообще, при всей его внешней весёлости, удали и общительности (в контакт и доверие, так же как в конфликт и драку, он входил моментально, разговорить мог первого встречного, сходу беря верный тон), в нём жила и внутренняя бесприютность, – бездомность, может быть. Жила в нём ещё и страстность, отчаянность, порой совершенно безголовая асоциальность, как будто он не обвык управляться с силой, которая ему дана.

Человек нелёгкого характера, отчаянный спорщик, он никогда не сдавался, даже если был однозначно неправ. Страстно и азартно, с раздражением или авантюризмом, обладая неординарным мышлением и колоссальной памятью, он жонглировал и оперировал неизвестно откуда бравшимися знаниями, нередко нагло врал, пользуясь своей убедительностью, а также авторитетом стокилограммовой стати. Ни за что не сдавался! При этом с ним было интересно и странно тепло. Может быть, его характер привлекал тем, что на него нельзя было накинуть смирительную рубашку? Да, так, но этого мало, было что-то ещё…

У совсем молодого парня, при всём его бунтарстве, анархизме и своеволии, у парня, не признававшего, казалось, кроме себя ничего, проглядывали внутренняя дисциплина и система ценностей, во главе которой стоял вовсе не он сам.

Странно, но человек, готовый снести голову каждому, кто не так на него посмотрел, вдруг проникался пиететом к профессионализму и увлечениям (моментально сошёлся с отцом нашего приятеля, крупным реставратором, бегал к нему за книгами и слушался всех его советов как дитя) тех, кто был занят делом. И, кроме этого, Андрей ведал слово «долг» – он, безбашенный, любил и уважал моего отца, прошедшего войну сапером, а затем поднявшего на ноги двух сыновей. Андрей-позёр, не признававший никаких авторитетов, презиравший быт, с умилением вспоминал варенья, сиропы и оладьи моего отца… При всей молодой безалаберности, беспорядочности интересов у Андрея, невесть откуда, вдруг обнаружилось понятие о круге чтения; он не только невероятно много читал, но читал организованно, определяя для себя спектр вопросов. Кстати, круг чтения он устанавливал и мне.

Вначале всё казалось игрой. Молодым пристало расширять границы своего мира. Мы бегали в «Иллюзион» (кинотеатр) на авторское кино; смотрели фильмы Бунюэля, Янчо, Антониони… опять же музыка… доставали самиздат (запрещённая к печати литература в советское время)… Мы мешали в кучу культурные порывы и портвейн, раздобытый на бабушкины открытки…

Теперь, оглядываясь, понимаю: Андрей (не скажу, что скрывал) просто не демонстрировал внутренней  стороны своей жизни. То, что для нас оставалось развлечением, поверхностным любопытством или грёзами, для него было внутренней борьбой, последовательным трудом, поиском русла, куда можно направить и где можно реализовать силы и стремления, которые обычный человек оставляет за рамками действительности.

Теперь я знаю, время доказало. Его дело для меня – пример, вызывающий  уважение, доверие и надежду. Сперва смутное, это чувство входило в меня постепенно и, наконец, вросло в меня как ясное понимание – Андрей был воплощением мечты, когда желание и воля невозможное делают возможным.

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован. Обязательные поля отмечены *

*

Вы можете использовать это HTMLтеги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <strike> <strong>

Это не спам.
сделано dimoning.ru